Империи в мировой истории. Власть и политика различий - Джейн Бербанк

было частью целого ряда иерархических институтов, управляющих трудом; население включало в себя смесь различных народов, индейского, африканского и европейского происхождения и совершенно неравного положения. Креольские элиты в значительной степени полагали, что их знакомство с местной практикой означает, что они могут управлять иерархией лучше, чем европейские испанцы.

Кортесы стали местом конфликта между "полуостровитянами" (выходцами с Пиренейского полуострова) и американскими делегатами по вопросам распределения мест, учета небелого или смешанного населения колоний, конституционных положений и контроля над торговлей. Бедность и слабость монархии и кортесов приводили к тому, что эти вопросы становились все более с нулевой суммой. Жители полуостровов боялись, что их могут колонизировать их бывшие колонии, люди, которые не были полностью "испанцами". Мы столкнемся с подобными опасениями и в другие моменты имперской реконфигурации, например, во Франции в 1940-х годах, когда колониальные подданные требовали большего политического голоса в Париже (глава 13).

Для испанцев Северной и Южной Америки европейская Испания становилась все менее полезной и все более обременительной. Последовательность важна: в Новой Испании, Новой Гранаде и других американских территориях не было предварительной консолидации "национальных" настроений, вместо этого происходило постепенное движение от требований более полного права голоса внутри империи к местным утверждениям автономии и широко распространенным призывам к отделению от Испании. Законодательное собрание Кадиса пыталось удержать империю жестами включения, провозгласив в конституции 1812 года, что "испанская нация - это союз всех испанцев обоих полушарий". Эта формулировка открыла больше вопросов, чем дала ответов. Индейцы были формально включены в эту нацию, но их участие не было равноправным; лица африканского происхождения были исключены. Кроме того, кортесы не могли удовлетворить экономические и политические требования заморских испанцев, не отказываясь от контроля, на котором настаивали жители полуострова. Когда в 1814 году к власти вернулся король Фердинанд VII, он отреагировал на конфликт не компромиссом, а усилением репрессий, отрицая легитимность либеральной конституции 1812 года.

По мере того как разгорались споры о создании испанской империи, на американском континенте укоренились попытки выхода из нее. Симон Боливар стал ведущим представителем активного проекта по созданию испаноязычных американских наций, следуя идеалам Просвещения о рационально организованном прогрессе и свободе. Видение Боливара было также исключающим. Люди, которые не говорили по-испански или не разделяли ценностей элиты, не должны были принимать полноценного участия в новом порядке.

На территории Америки у иберийской Испании все еще оставались сторонники, а также военные и административные институты. Результатом стала гражданская война: серия конфликтов в разных частях Америки. Попытки Испании остановить сецессию с неизбежными эксцессами оттолкнули многих людей, чья поддержка когда-то удерживала империю вместе. Эти конфликты выявили напряженность в колониальном обществе, особенно в связи с крайне неравномерной социальной структурой. Поскольку обе стороны пытались заставить рабов сражаться за них, рабство на материковой части Испанской Америки стало неприемлемым. Рабство погибло не из-за распространения либеральных принципов или восстания рабов, а из-за неспособности рабовладельцев и политических лидеров сдержать последствия вовлечения рабов в революционный конфликт. На материке различные силы, мобилизованные Боливаром и другими, вели кампании вплоть до 1820-х годов.

Неудивительно, что Испания смогла удержаться на плантаторских островах, Кубе и Пуэрто-Рико. Там защита имперского правительства была необходима рабовладельческой системе, которая росла в размерах и интенсивности благодаря снижению конкуренции после освобождения рабов Сен-Доминга (и получит еще один толчок после отмены британской работорговли, о которой речь пойдет в главе 10).

В результате ослабления финансового положения правительства имперской Испании и победы креольских армий (см. карту 8.1) не получилось ни географического единства - содружества испаноязычных американских наций, - ни независимых равноправных республик. Конституции латиноамериканских государств 1820-х годов были гибридными документами, в которых конец рабства принимался как свершившийся факт, индейцам делались некоторые поблажки, но новые республики пытались защитить от слишком большой демократии и слишком большого культурного плюрализма. Однако в балансе сил между империями появление стольких независимых государств из старой империи имело важные последствия: новые государства - именно то, чего опасались лидеры Франции, России и Соединенных Штатов - оказались непроницаемыми для британского капитала и торгового влияния. В имперском репертуаре Британии, как мы увидим, теперь больше внимания уделялось экономической мощи, а угроза британского флота отходила на второй план.

В Бразилии ситуация была иной. Бразильская элита уже приобрела большую часть той автономии, которой добивалась испанская элита в Америке в начале XIX века. Бразилия, казалось, была на грани того, чтобы затмить свою страну. Благодаря своей новаторской сахарной экономике, производящей капитал, который европейская Португалия не могла генерировать, бразильцы оснащали невольничьи корабли, которые торговали напрямую с Африкой. Когда Наполеон захватил Португалию, король обосновался в Бразилии, превратив ее в колонию без метрополии. Экономическая мощь Бразилии - крупнейшего импортера рабов в первой половине XIX века - росла. Когда, уже после поражения Наполеона, Португалия захотела вернуть своего монарха, королевская семья раскололась, и многие бразильцы решили, что они стали имперским центром. Решение Доминика Педру остаться в Бразилии оставило Португалию его родственникам и сделало Бразилию независимой без войны за отделение. В 1822 году Дом Педру принял титул императора Бразилии - старая империя породила вторую, огромное государство, управляемое рабовладельческой олигархией. Вряд ли это была социальная революция. В последующие десятилетия бразильские элиты, как и элиты Венесуэлы, Аргентины и других стран, упорно работали над созданием национальных идеологий, способных сдерживать конфликты, возникшие в ходе борьбы, которая завершилась обретением независимости.

Политические возможности, политическая напряженность

Китайский коммунистический лидер Чжоу Эньлай, как известно, ответил на вопрос о политическом значении Французской революции: "Еще слишком рано говорить". Большинство комментаторов не были столь благоразумны. Французская революция, а также революции в Северной и Южной Америке превратились в мифы об основании своих стран, и считается, что они ознаменовали появление гражданства, национальной экономики, самой идеи нации. Однако в свое время уроки революций оказались неубедительными. Французская революция, казалось, обещала, что проповедуемые ею ценности свободы будут применимы не только к государству, расположенному в Европе, но и к трансконтинентальной империи, где рабы африканского происхождения присоединятся к гражданам европейского происхождения. Но впоследствии двойной факт - независимость Гаити и восстановление Наполеоном рабства на других островах Франции - исключил на время возможность создания империи граждан.

Патриоты, создавшие Соединенные Штаты, заявили, что люди, составляющие политическое сообщество, имеют право определять свою коллективную судьбу, но этого права лишили рабов и отобрали у индейцев, против которых завоевательные войны велись с большей энергией, чем в Британской империи XVIII века (глава 9). Революции в Америке начинались с использования идей английской свободы, французского гражданства или испанской монархии для переопределения суверенитета и власти в имперских государствах, но